Семистрельная, Хоук/Фенрис

[dragonage]

Название: Семистрельная
Бета: Николетт
Пейринг: ж!Хоук/Фенрис
Рейтинг: R
Размер: драббл
Написано для Shadowcat.


     Он говорит, что у него ничего нет.
     Но он ошибается.
     У него есть магия более могущественная, чем любое богатство и колдовство. Ей невозможно противиться, от неё дрожь бежит по телу, хочется её ещё, ещё, ещё. И Хоук берёт: жадно целует широкую переносицу, гладкий подбородок и острые кончики ушей, запускает пальцы в серебристые пряди — растрёпанные, мягкие. А если за них потянуть, Фенрис послушно запрокидывает голову, подставляя под ласку беззащитное горло. Хоук ведёт языком по жилкам лириума. Она как голодное порождение тьмы, как одержимая. Она ждала, терпела, подбирала слова, искала треклятую книгу Шартана — всё, чтобы наконец поймать лириумного призрака, прижать к стене, затащить в постель и…
     У него солёные губы. Наверно, на них ещё осталась кровь Ариадны. Фенрис каждую битву по уши в крови, он пронизан небесным свечением, будто божество утраченного Арлатана. Безжалостное и прекрасное.
     Разве можно его не хотеть?
     Хоук сбрасывает одежду и садится на его бёдра. Её обнажённую грудь щекочут дурацкие перья, и она путается в мудрёных тевинтерских застёжках, которые, кажется, проще порвать, чем развязать…
     Она замирает. Она чувствует возбуждение Фенриса животом, чувствует его жар и желание, но его взгляд пустой. Красивое лицо кривится в мучительной гримасе.
     Спустя мгновение он возвращается. Встряхивает головой, будто волчонок, будто боль можно сбросить, как старую шерсть. Вновь тянется к Хоук, но она выскальзывает из объятий.
     Так нельзя.
     — Что происходит, Фенрис?
     — Ничего. Мне просто… показалось, не обращай внимания.
     Он улыбается и гладит её по щеке. Его ладонь без латной перчатки кажется тонкой и уязвимой, и сложно поверить, что эти изящные пальцы могут вырвать Хоук сердце.
     — Что тебе показалось? Расскажи мне. Что-то с твоими клеймами, да?
     Он опускает глаза, и сияние под кожей блекнет. Наверняка сейчас жалеет, что пришёл, наверняка опять хочет улизнуть! Хоук знает его. Они знакомы дольше, чем три года. Они знакомы много жизней.
     — Фенрис, — говорит она и перехватывает его руку, сжимает в своих. Бережно. Это просьба, а не приказ. Нельзя приказывать бывшим рабам, уж точно не в постели. — Пожалуйста, скажи мне. Что ты видел?
     Он молчит. Минута идёт за минутой. Хоук становится прохладно и неловко — она прикрывает грудь, потом тянется за одеялом, чтобы набросить на плечи.
     Наверно, этот жест и заставляет Фенриса прошептать:
     — Мне показалось, что вижу тень воспоминания. Я… не уверен. Я даже не понял, о чём оно. Что-то мелькнуло и… Но может, если мы продолжим, я опять увижу.
     — Тебе было больно?
     — Я не боюсь боли.
     Эгоист. Мой милый, какой же ты эгоист, думает Хоук — и прижимает его ладонь к губам, целует худые бледные костяшки.
     — Я не хочу причинять тебе боль, Фенрис. Наверняка есть другой способ вернуть память.
     Светлые брови сходятся на переносице, опускаются уголки губ. Знакомое мрачное выражение.
     — Прости, — выдавливает он. — Я зря пришёл. Я… не имел права использовать тебя так. Мне лучше уйти.
     Он встаёт с постели — медленно, давая шанс окликнуть, остановить. Да, Хоук может его поймать, завалить на простыни, прижаться кожей к коже, и он поддастся, он не станет ей сопротивляться…
     Но Хоук не Данариус.
     А секс — не лекарство.
     — Позволь тебе помочь, — говорит она. — Я знаю, ты не веришь магам, но не все они чудовища. Бетани не чудовище. Давай поищем…
     — Мне жаль, — перебивает он. — Я идиот. Прости меня.
     А потом он сбегает, и Хоук бессильно смотрит вслед. Пока жив бывший хозяин, Фенрис будет всё время убегать.
     Она кутается в одеяло. Неудовлетворённое желание бурлит в её крови, превращаясь в гнев, но Хоук делает глубокий вдох, второй, третий… Она не будет злиться. Эта минута, этот разговор, это разочарование — всё уже было когда-то. Гневом не помочь.
     Она отнимает большой палец ото рта и разглядывает обгрызенный ноготь. Дурацкая детская привычка, недостойная благородной Амелл, но, если подумать, получается даже забавно. Ведь, после свиданий с Фенрисом, кусать ногти — это и правда
     Всё, что остаётся.

     У лилий лепестки острые, будто льдинки. Блестящие от росы, белые-белые. Глаза слезятся. А может, они слезятся от ужаса. От понимания, что цветы — не случайность и нет никакого тайного поклонника. Но есть безумец, владеющий магией крови.
     Хоук едва слышит испуганное бормотание Гамлена — она срывается с места и мчится к Авелин, разносит городскую стражу, в сумерках спускается в Нижний Город и там, в пыли и грязи, находит капли крови. Следы чёткие и ясные, нет никаких развилок и выбора нет, и понятно, что будет дальше, и Хоук идёт в литейную как Андрасте на эшафот. Перепрыгивая через гнилые ступени, она несётся вниз, мимо тьмы и мышиного писка, мимо трупа Алессы и портрета, с которого смотрит знакомое лицо. Она втыкает кинжал в лоб Квентина прежде, чем ублюдок открывает рот. Но она всё равно опаздывает.
     Дежавю.
     В прошлый раз она тоже опоздала.
     — Не плачь, — говорит мама.
     Мамина плоть сшита из лоскутов. Подвенечное платье пропиталось кровью и стало почти чёрным, в её дыхании — тошнотворный запах гнилых цветов. Хоук держит её на руках, заставляя себя досмотреть кошмар до конца.
     — Я всегда гордилась тобой.
     До последнего:
     — Я люблю тебя.
     Хоук водит по её щеке пальцами, будто может стереть злую магию и вернуть жизнь родным чертам. В голове вертится: ты опять не справилась. Вертится: дальше будет как с Карвером. Пройдёт первый шок, и придёт осознание, и станет ещё хуже. Печаль будет множиться и множиться, и ты никогда себя не простишь, не сможешь спать, обгрызёшь ногти до мяса, но ничего не поможет.
     — Я могу помочь, — говорит Мерриль. Она склоняется к уху Хоук, и её шёпот отражается от стен логова: — Можно попробовать вернуть её. Конечно, цена будет высока, но есть один ритуал…
     — Больше никакой магии крови, — говорит Хоук.
     Она встаёт, держа в объятиях обезображенное тело, и несёт его на улицу, на свежий воздух. Прижимает к груди и баюкает, как двадцать восемь лет назад мама баюкала её саму.

     Потом Хоук нужно написать письмо.
     На самом деле ей нужно пойти и взглянуть Бетани в глаза, нужно быть старшей сестрой, умной и сильной, но нет ни ума, ни сил. Она сидит за столом и бестолково передвигает зелья. У неё много зелий. Она ведь такая предусмотрительная. Всегда смазывает клинки ядом, чтобы ослабить противника, всегда подбирает лучшие руны для доспехов, всегда держит про запас несколько лечебных баночек…
     В открытое окно тянет вонью лилий.
     Хоук берёт перо, макает в чернила и пишет адрес: «Кирквольский круг магов». Пишет имя адресата: «Бетани».
     Что дальше?
     Хоук переводит взгляд на целебные зелья. Они стоят ровным разноцветным рядком, бесполезные, как и их хозяйка. На одной из пузатых бутылок значится: «Настойка эльфийского корня. Исцеляет любые раны».
     Когда твою мать кромсали на куски, ты бегала по Клоаке, собирая эльфийский корень.
     Ну как?
     Пригодился?
     Перо ломается в сжатом кулаке, настойка падает и разливается серебристой лужей. Хоук комкает бумагу и бросает в камин. Потом она захлопывает окно, падает на постель и кутается в одеяло с головой, но всё равно слышит запах, слышит, как настойка вязко капает на пол, слышит, как пламя жрёт ненаписанное письмо.
     Хоук кусает губы и слизывает кровь. Самоедство — это всё, на что она способна.
     — Не знаю, что сказать, — говорит Фенрис. — Но я здесь.
     Помедлив, он подходит и присаживается рядом. На его предплечье видны морозные узоры — нетающий иней, врезанный под кожу.
     — Расскажи мне про свою маму, — просит Хоук. — Она жива?
     — Я… не знаю. Боль от ритуала стёрла все воспоминания, даже самые важные… Ты, по крайней мере, помнишь свою мать.
     У Фенриса низкий обволакивающий голос, а на его тёмных доспехах теперь есть белое пятно — герб рода Амеллов.
     Лиандра Амелл пожертвовала ради любви и титулом, и положением, и богатством. Обрекла себя на нищету и опалу, но никогда не жаловалась. Даже после смерти мужа не впала в уныние. Она жила ради своих детей.
     И ты, её дочь, не имеешь права на отчаяние.
     Хоук сглатывает комок, высовывает руку из кокона одеял и легонько касается лириумной завитушки на смуглом запястье.
     — Воспоминания — это всегда больно, — говорит она. — С клеймами или без.
     Татуировка отвечает мягким свечением, и Хоук убирает ладонь.
     А будь она магом? Смогла бы помочь? Или наоборот, причинила бы Фенрису ещё больше боли? Наверно, он вообще не позволил бы магу до себя дотронуться…
     — Хорошо, что я не маг, — говорит Хоук.
     — Ты — это ты, — выдыхает Фенрис и ложится рядом, нос к носу. — Кем бы ты ни была.
     А потом он крепко обнимает её, делится скудным теплом, которое каким-то чудом смог сохранить. Он пахнет вином с пряностями, и вонь лилий отступает. Через полуприкрытые веки Хоук смотрит, как лениво стекает со стола и падает в серебристую лужу
     Последняя капля.

     — Я не мог поступить иначе! — повторяет Андерс. — Не мог.
     — Ты мог сделать нам одолжение и давным-давно сдохнуть в своей Клоаке! — рычит Фенрис.
     — У меня от вас голова болит, — стонет Изабелла. — А ведь я не та женщина, у которой болит голова!
     Последнее слово тонет в оглушительном рёве. Рушится полыхающий дом, взмывают в воздух клубы дыма, и через мутное марево Хоук видит группу храмовников. Перед ними — магесса в одеянии круга, невысокая, тоненькая… боже… неужели…
     Нет. Слава Создателю, не Бетани. У этой девочки светлые волосы. Девочка кричит и падает на колени, и её окутывают потоки энергии, выворачивают наизнанку. Тёмная сила хлещет из покалеченного тела, разрывая солдат на куски. Одержимая ничего не видит, кроме своего гнева, так что к ней легко подкрасться.
     Ядовитый клинок входит в бугристый затылок, и монстр падает. Хоук стирает с лезвия багровую жижу, смотрит на чудовище. У его морды валяется мраморная ладонь, издевательски белая и чистая в окружающем хаосе. Благословляющая десница.
     Осколки Церкви разбросало по всему городу, и теперь священное троеперстие Андрасте уткнулось демону в ноздрю.
     — Какая оскорбительная аллегория, — говорит Варрик. — Надо записать.
     — У меня не было выбора, — шепчет Андерс.
     Ступени Нижнего Города скользкие от крови, а в доках в куче выпотрошенной рыбы валяется выпотрошенный труп портного. Хоук как-то покупала у него одежду. Он не маг и не храмовник.
     Эта война такая же бессмысленная, как и все войны.
     Изабелла запрыгивает в лодку первой и весело раздаёт приказы, будто они плывут не в Казематы на верную смерть, а на тропический остров за сокровищами. В мутной воде плавают куски металла и плоти, отражаются низкие чёрные тучи и лицо Защитницы.
     Её тошнит.
     — Жаль, если поместье Амеллов сгорит, — говорит Изабелла. — Я так и не опробовала твои шёлковые простыни.
     К счастью, Фенрис не слышит — переругивается с Андерсом.
     — Нет у меня шёлковых простыней.
     — Да. У тебя теперь ничего нет. — Изабелла смеётся. — Ты ведь пошла против официальной власти, поддержала бунт… Я тебя не осуждаю. В жизни в бегах есть своя прелесть. Но ты мне как-то говорила, что устала бегать.
     Она улыбается. Ветер играет с её кудрями, будто подыгрывает веселью.
     — Прими ты сторону храмовников, — добавляет она, — весь город склонился бы перед тобой. Ты бы преумножила и славу, и богатство Амеллов. Защитница стала бы Наместницей, и ведь ещё не поздно…
     — Защитница — от слова «защищать»! — шипит Хоук. — Маги Круга ни в чём не виноваты! Мне отвратительна сама мысль об убийстве невин…
     Она не договаривает, потому что перегибается через борт и её рвёт.
     — Вот чего у тебя не отнять, — хмыкает Изабелла, — так это умения доходчиво выразить свою позицию.
     Больше они не разговаривают. Лодка причаливает к Казематам, трупы магов лежат вперемешку с трупами храмовников, демоны выползают из теней, Орсино сходит с ума, Мередит сходит с ума, треклятые огромные каменные статуи сходят с ума, и едва ли здесь есть время на разговоры.
     Потом, когда заканчивается битва, Каллен разрешает им уйти.
     — Киркволлом дело не кончится, — говорит Фенрис. — Эти… маги, которых ты спасла, разнесут весть по другим Кругам, как и приказал их чокнутый предводитель.
     — И хорошо! — заявляет Андерс.
     Хоук сдерживается, чтобы не влепить ему оплеуху. Хоук знает, что виновата не меньше. Она притащила красный лириум с глубинных троп, она помогла найти ингредиенты для взрывчатки, она должна была защищать город, а сейчас он полыхает за её спиной…
     Она начала восстание, которое скоро охватит весь Тедас.
     Она идёт вперёд и
     Там лежит Бездна.

     Солнце распускается огромным жёлтым одуванчиком, нежный мягкий свет укрывает холмы. Небо голубое и чистое, бабочки кружат в нём пёстрыми стайками, и сложно поверить, что сейчас где-то внизу, далеко-далеко, идёт война.
     Хоук вдыхает мир полной грудью.
     Если бы она не освободила Корифея, если бы вообще не совалась на глубинные тропы…
     — Мне сегодня снился Лотеринг, — говорит Бетани. — Мама, папа, брат… Каждый раз, когда смотрю на тебя, вижу их черты.
     Ласковый летний рассвет сползает с соломенных крыш, золотит вывеску с лопоухим нагом. Солнечный зайчик прыгает на ручку, и дверь таверны открывается — выходит мужчина с длинной рыжей бородой. Он шагает к колодцу, а за ним по пятам скачет малыш лет пяти. Ребёнок беззаботно что-то щебечет и знать не знает ни о восстаниях, ни о разрывах. Война ещё не скоро придёт сюда. Если вообще придёт.
     — Всегда хотела быть нормальной, — говорит Бетани.
     — Не стоит задерживаться. — Фенрис нетерпеливо переминается с ноги на ногу. — Страуд не будет ждать вечно.
     Страуд. Их друг Серый Страж прислал Хоук весточку: что-то о безумных жертвоприношениях в ордене, о дырах в Завесе, из которых сыплется нечисть, о безумном кровожадном драконе…
     Приглашение на очередную бойню.
     Рыжий мальчишка забирается отцу на плечи и звонко хохочет.
     — Я им завидую, — говорит Бетани.
     Хоук сглатывает очередной приступ тошноты, сжимает в кармане настойку. Андерс всучил, когда прощался. Целитель, он заметил даже раньше неё самой: «Выпей, если ты ещё не готова».
     А когда ты будешь готова, Хоук? ты помнишь своё имя? ты помнишь, что тебе почти тридцать два? спасение Тедаса не сделает тебя моложе. Рядом с тобой любимый мужчина и твоя сестра, которых ты лишь чудом смогла уберечь, а на шее у тебя — амулет матери, которую ты уберечь не смогла.
     Две бабочки сплетаются в объятиях.
     Я тоже им завидую, думает Хоук и прижимает ладонь к животу.
     — Может, задержимся ненадолго? — говорит она. — Нас тут никто не знает.
     — Раньше ты не… — начинает Фенрис, но ловит её взгляд, замечает её жест и растерянно замолкает.
     Он понял.
     Хоук чувствует, как внутри неё испуганно замирают два сердца: её старое и её новое, которое только хочет появиться.
     А потом Фенрис берёт её за руку, мягко и нежно, и говорит:
     — Конечно. Давайте задержимся.
     И сердца бьются дальше.
     Деревянный пол таверны приветливо скрипит, встречая гостей. За стеной лает мабари — их много было в её детстве, в Ферелдене. Мариан утыкается лицом в плечо Фенриса, погружаясь в чудесное, небывалое спокойствие.
     — Я люблю тебя, — говорит она.
     — Я люблю тебя, — говорит демон Зависти.
     Он занимает обмякшее тело Хоук и, победно улыбаясь, идёт к выходу из Тени. Дыр в Завесе ещё много. Инквизитор не успел их закрыть, когда улепётывал от Кошмара.
     Шестеро проигравших — Похоть, Гнев, Печаль, Уныние, Гордыня и Алчность — завистливо смотрят Зависти вслед.